Настоящая любовь - Страница 16

— Из-за тебя жизнь здесь стала почти невыносимой, — коротко ответил Алед.

— Что? — Герейнт подскочил и сердито уставился на него. — Да меня даже здесь не было, Алед. Как я мог сделать то, в чем ты меня обвиняешь?

— Урожаи и цены падают с каждым годом, — сказал Алед, — а рента растет. Церковную десятину теперь приходится платить деньгами, а не продуктами, и меры по взысканию стали строже. Налог в пользу бедняков тоже вырос, но с появлением работных домов беднякам живется хуже, чем раньше. Дорожные опекунские советы воздвигают все больше застав, так что фермеру дороже перевезти свой товар, чем произвести его или купить. Нарушение границ и браконьерство преследуются гораздо суровее, чем когда-либо. Нужно продолжать?

Даже не глядя в лицо другу, он почти наверняка мог сказать, что Герейнт ошеломлен.

— Но я ничего об этом не знаю, — сказал он. — И ни в чем моей вины нет.

Алед наконец повернул голову и посмотрел на графа Уиверна удивленно… и впервые несколько презрительно.

— Ладно, — сказал он. — Мне нужно работать. Прошу прощения.

Он потянулся за своим сюртуком и уже готов был подняться с земли, но его пригвоздила рука Герейнта.

— Неведение не является оправданием, да? — сказал он. — Нельзя же обвинять меня во всех грехах, Алед. Десятина идет в пользу церкви, а не мне, и не я издал новый закон об оплате деньгами. И не мне принадлежит авторство закона о бедняках, как и идея работных домов. По крайней мере в этих бедах я не повинен.

— Ты уверен, Гер? — Алед поднялся с земли, несмотря на крепкую руку, державшую его, и, прежде чем надеть сюртук, стряхнул траву.

Герейнт остался на месте.

— Я сейчас в невыгодном положении, Алед, — сказал он. — О Тегфане я ничего не знал и, по правде говоря, ничего не хотел о нем знать. Сам не могу понять, почему я здесь. Просто в Лондоне мимо меня прошли два человека, которые говорили по-валлийски.

— Вероятно, тебе следовало остаться в Лондоне. Возможно, так было бы лучше и для тебя, и для здешних людей.

Ему самому было бы гораздо легче бороться с невидимым графом Уиверном, владельцем Тегфана.

Герейнт уже был на ногах.

— Нет, ты не закончишь разговор на этой ноте, — сказал он Аледу, который повернулся, чтобы идти в деревню. — Ты должен мне еще одну схватку, Алед. Сам знаешь, сейчас тебе просто повезло, как везло всякий раз, когда мы боролись в детстве. Все твои победы — чистое везение. Сколько раз мы боролись? Десять? Пятьдесят? Сто? Будет еще одна схватка. И я беру себе за правило отныне и впредь бороться только со своими друзьями. Дай мне время, Алед. Дай мне время выяснить правду и решить, что делать.

Проклятие! Алед не предполагал, что разговор зайдет так далеко. Он уже ощущал тяжесть противоречий, возникших между ними. Герейнт снова протянул ему руку.

— Согласен? — спросил он. — Дай мне неделю или две, а потом уже решай, стоит или нет обрывать дружбу с таким подлецом. Ну же, приятель, ты ведь не растерял свою беспристрастность, которой я всегда восхищался?

Проклятие! Алед крепко пожал протянутую руку.

— Но мне на самом деле пора вернуться к работе, — сказал он.

Герейнт посторонился и позволил ему пройти. Алед еще долго слышал его смех, пока шел в деревню, сознавая всю безнадежность конфликта между дружбой с Герейнтом и верностью людям, которых он представляет.

— Возможно, в следующий раз я вызову тебя на поединок по боксу, — вслед ему прокричал Герейнт. — В этом спорте я кое-чего достиг, как мне кажется. Так что учти, Алед, пущу тебе кровь из носа.

Алед невольно улыбнулся, но вызова не принял.

Постепенно к Герейнту пришло осознание, что он не один. И дело вовсе не в том, что он услышал какой-то шум или увидел кого-то, кроме удалявшейся фигуры Аледа Рослина. Просто у него появилось такое чувство, инстинкт, который он развил много лет назад и все еще сохранил в себе, хотя до последней минуты не подозревал об этом. Неподалеку росли деревья, старые деревья с мощными стволами.

— Тебе лучше выйти оттуда, — небрежно произнес он по-валлийски. — Будет хуже, если я выведу тебя.

Он не знал, кто или что предстанет перед ним. Несколько секунд стояла тишина. А затем шорох возвестил о появлении маленького, худенького, неопрятно и бедно одетого парнишки лет восьми-девяти. Герейнт уставился на него, испытывая странное чувство, будто смотрит в зеркало в конце длинного туннеля времени. Разве что волосы у мальчика были прямые.

Он стоял на одной ноге, а второй почесывался. На нем были ветхие, дальше некуда, ботинки.

— Подойди ближе, — велел Герейнт, с важным видом сцепив руки за спиной. Мальчик прошаркал несколько шагов вперед. — Еще ближе. Остановишься в дюйме от моей вытянутой руки.

Мальчик подошел и остановился, наверное, в двух футах от указанной точки. Он стоял неподвижно, не сводя темных глаз со взрослого. Герейнт прекрасно знал, что мальчик сейчас чувствует, ведь он был его собственным отражением. Сердце ребенка наверняка оглушительно билось где-то в самом горле. А сам он сейчас думает о том, как бы убежать. Ищет пути к отступлению искоса, тайком, не выдает себя бегающим взглядом. И уже понял, что удрать не удастся.

— Ну? — спросил Герейнт. — Что ты здесь делаешь?

— Я играл, — ответил ребенок писклявым голоском, — и потерялся.

В точности такой же предлог он сам придумал в тот единственный раз, когда его поймали, — к счастью это был один из садовников, а не кто-нибудь из егерей. Но все равно, когда его отпустили, спина у него так болела, что он не мог нормально идти, а когда с трудом добрался до вересковой пустоши, где стояла их лачуга, служившая им домом, то долго не мог сидеть.