Настоящая любовь - Страница 31

За последнюю неделю управляющий Тегфана дважды навещал ее и вежливо беседовал с родителями, прежде чем просить их позволения отвести ее на прогулку, — словно ей семнадцать, а не двадцать пять. Но родители были довольны — насколько это возможно, ведь они хотели, чтобы она договорилась наконец с Аледом и вышла за него. А кроме того, этот человек все-таки работал на графа Уиверна, да и сам он англичанин. Но, как сказал ее отец, он честно зарабатывает себе на жизнь, и нельзя же его винить за то, что он выполняет свою работу.

Она дважды отправлялась с ним на прогулки, и во второй раз, всего лишь два дня назад, он проводил ее до самого дома и, перед тем как попрощаться, спросил, не позволит ли она ему ухаживать за ней. Это были его точные слова. Она ответила согласием.

Он спросил, можно ли поцеловать ее, и она вновь ответила «да». Он тут же воспользовался разрешением, привлек ее к себе за талию и прижался губами к ее губам. Она почувствовала, как он мгновенно вспыхнул, и поспешно отступила.

Но все-таки она не противилась ни поцелую, ни ухаживанию. Он вел себя достойно и галантно. И она согласилась. Фактически это было согласие подумать о браке.

И что же она теперь наделала? Неужели не будет конца этой… страсти?

И чувству вины? Она чувствовала себя виноватой, говоря «да» мистеру Харли… то есть Мэтью. Это чувство было рождено тем, что она очень долго считала себя невестой Аледа. А теперь оно вновь терзало ее, потому что она позволила Аледу обнять ее и поцеловать. Потому что она согласилась на ухаживания Мэтью.

Сирис все еще чувствовала его сильное объятие и пылкость поцелуя. В ее памяти все еще громко звучали его слова.

Она отчаянно пыталась думать о мужчине, за которого почти согласилась выйти замуж.

Атмосфера на празднике изменилась. Хотя довольно скоро почти все свыклись с нежеланным гостем и возобновили разговоры и шутки, прежнего веселья уже не было. Шутили с оглядкой, но все равно праздник не был испорчен — почти для всех.

Что касается Марджед, она была сама не своя. Она переживала то, что и должна была переживать, — шок, что у него хватило наглости прийти, возмущение, что он попытался испортить один из редких вечеров веселья, какое они могли себе позволить, а еще ярость и ненависть. Но были у нее и другие чувства, которые досаждали ей больше, потому что не поддавались контролю, — невольное восхищение его красивым лицом, фигурой и безукоризненной одеждой; сознание того, что каждое ее слово, каждый жест подвергается самому пристальному вниманию с его стороны, а потому ей следует держать себя безупречно.

Когда миссис Хауэлл попросила ее сыграть на арфе и спеть, она согласилась ради него. Невольно, конечно. Она даже не смотрела в его сторону и попыталась сосредоточиться на миссис Хауэлл, но все время, пока она играла, ее занимало только одно — нравится ли ему ее игра, как в детстве, считает ли он, что у нее приятный голос, помнит ли песни, которые она выбрала. Она беспокоилась, гладко ли причесаны у нее волосы и блестят ли так, как блестели, когда она выходила из дома. А еще она спрашивала себя, сильно ли изменилась за десять лет, что прошли с тех пор, как ей было шестнадцать. Что касается его, то он выглядел старше, но возраст только улучшил его внешность.

Чем больше она пыталась не обращать на него внимания и сосредоточиться на пении и на том событии, ради которого они все здесь собрались, тем ей все больше казалось, будто в доме находится только он один.

И она ненавидела себя за это чувство.

Вначале Марджед надеялась, что у него хватит порядочности уйти до начала или во время пения. Потом она надеялась, что он уйдет, когда начнется ужин. Не собирался же он, в самом деле, разделить с ними трапезу. Но именно так он и поступил, его удержало скорее всего что ее отец и Ниниан Вильямс затеяли с ним длинный разговор. А еще Сирис. Она угощала его, робко улыбаясь, и разговаривала с ним. А он наклонялся, чтобы расслышать ее слова — на празднике было шумно, — и его строгие голубые глаза смотрели на нее почти с нежностью. Марджед почувствовала неприятный укол и сразу узнала, что это было.

А узнав, пришла в ужас. Неужели она ревнует?

Марджед подошла к столу и довольно долго выбирала, что ей попробовать, как будто решала какой-то важный вопрос. И подмигнула Идрису Парри, сидевшему под столом. Она заметила его еще раньше. Он тайком прокрался в дом, хотя мог бы прийти открыто, ведь его родители тоже были приглашены. Но они стеснялись прийти. Стеснялись своей бедности.

К Идрису она испытывала особую симпатию. Девчушек Парри она тоже любила, они всегда так ласково встречали ее, когда она поднималась на холм с продуктами для семьи. Идрис был дикий постреленок, который бегал неизвестно где и редко сидел дома. Но каждый раз при виде его ее сердце щемило от нежности.

Марджед потянулась, чтобы взять лепешку, но ее рука застыла над тарелкой. Как странно, что она никогда раньше не замечала этого сходства. Ведь оно такое сильное, что казалось, будто время повернуло вспять. Идрис был просто копией Герейнта в детстве. Неужели поэтому она испытывает к мальчику такую симпатию?

Эта мысль огорчила ее безмерно.

Тут к ней с двух сторон подошли братья Оуэн и принялись внимательно разглядывать все, что лежит у нее на тарелке, обсуждая через ее голову, как будто ее вообще тут не было, сколько фунтов каждый кусок прибавит к ее весу.

— К следующему воскресенью она станет круглой, как пончик, — авторитетно заявил Дьюи. — И вместо того чтобы идти пешком, сможет скатываться с холма прямо до часовни.

— Но какому-то счастливчику очень повезет, когда он обнимет такую мягкую пышечку, — добавил Дилан.